Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений

Путь самурая

Хокку-шмокку

Мой ангел

Марш поэтов

Тосты Чеширского кота

Это начало

Ну вот, пока водка остывает, и дамы расставляют закуски, а кто-то из знатоков вот-вот начнет выкладывать на багряные угли шашлыки и кебабы, у меня есть возможность сказать пару слов.

Я ведь как понял, что в Израиле вполне можно жить? Как понял, что тут нормальные люди, и что все устроится?

Я это понял, когда и близко еще не собирался никуда ехать, а питал себя надеждами, что и на доисторической родине вот-вот настанет лепота во всех сферах.

Короче, году так это в девяносто шестом (да-да, в прошлом веке!) родители мои отправились в Землю Обетованную. В гости к маминому брату, который уже процветал там махровым цветом, года уже как четыре (Большая Алия! Миллион наших приехало, не хухры-мухры, поднимать ближневосточный уровень жизни до приемлемого.)

Отец мой в то время приобрел видеокамеру и снимал всюду подробные фильмы с длиннющими, a la Тарковский, планами. Фильмы эти затем просматривались в полупринудительном порядке, в сопровождении скупых комментариев, типа: «Это мы с Семёнычем в Лондоне…» И далее в течение часа на экране происходило непонятное мелькание домов, людей, вывесок и облаков.

Таким же образом я познакомился с Японией и Америкой. Всё было, хотя и интересным, но чужим, и даже где-то пугающим.

Итак, вернувшись из Израиля, родители устроили видеопросмотр своего путешествия.

Отец прокомментировал: «Это мы едем на машине в Эйлат». (Вообще-то поездка в Эйлат из Беэр-Шевы берет около трех часов, но понятное дело, что садясь смотреть фильм, я этого не знал, а родители меня коварно не предупредили.)

И вот – на экране вид из окна машины. Пустыня. Там по дороге до Эйлата ничего другого-то и нет. Пустыня. Холмы. Пустыня. О! Ослик мелькнул! Пустыня. Опять. Иногда автобусные остановки. Но очень редко. Холмы. Пустыня. Так почти час.

Впереди очередная автобусная остановка. Видно издалека, что рядом кто-то стоит. Голос моего дяди, который ведет машину, поясняет, что это бедуинский мальчик продает фрукты. Кому он их продает в пустыне, не совсем понятно, но дядя говорит, что нужно купить, поскольку у бедуинов недорого.

Он останавливает машину, не доезжая остановки, и идет к маленькому смуглому торговцу фруктами. Пустыня. Синющее небо. Слепящее солнце. Дорожные указатели с незнакомыми буквами. Бедуинчик. Остановка. Экзотика в полный рост.

Отец продолжает все это снимать из машины, потом приближает всю сцену трансфокатором, и я вижу, что на бетонной стенке остановки большими черными буквами написано «Х…Й».

Всюду жизнь! Нормальная страна!

Именно в то мгновение я понял, что если придется – я там приживусь. И прижился!

Ладно. Когда мясо уже на огне, а мы махнули по две-три рюмки, и курящие закуривают, а некурящие машут руками, отгоняя дым, возникает некая трансцендентальная (ей-богу, я не выделываюсь, но другое слово не подходит!) пауза.

В эти мгновения, мне начинает казаться, что всё, произошедшее когда-то, было не со мной, а с кем-то другим. Я, улыбаясь мысленно, рассказываю истории, случившиеся давно или недавно. И понимаю, что фигурировал в них, как будто бы вовсе и не я. Но где же я тогда?

А от меня, собственно, осталась только улыбка, как от Чеширского кота. Да и та не видима никому, кроме меня самого.

Теперь вы представляете, как могут заморочить голову человеку несколько рюмок, выпитых почти натощак?